С чистого листа - Страница 32

Энрике сел на кровать и увлек ее за собою, продолжая удерживать за руку.

— Филиппа, что случилось? — тихо спросил он.

Она уставилась на золотистый узор ковра, который почему-то начал двоиться в глазах. Немного помолчав, Филиппа заговорила.

— Мне исполнилось пятнадцать, когда я попала в автомобильную катастрофу. За рулем сидел старший брат одноклассника. Он вез нас домой из кинотеатра. Я… не очень помню детали. Все произошло внезапно — какое-то стекло на дороге, то ли выброшенная бутылка, то ли еще что-то, — и нас вынесло прямо на стену. Я была на переднем сиденье, и меня придавило. Я оказалась зажатой в ловушке. Потом спасателям пришлось с большими усилиями извлекать меня оттуда. В больнице… врачи хотели… хотели… — ее голос прервался, — ампутировать ноги. Они сказали, что ноги так повреждены, что ничего нельзя сделать.

Продолжая упорно смотреть на ковер, Филиппа не замечала ни затаенного дыхания мужчины, сидящего рядом, ни того, как внезапно он еще сильнее сжал ее руку.

— Мама не позволила им и потребовала, чтобы они сделали невозможное. И они сотворили чудо. Я долго, очень долго находилась в больнице, много месяцев. Потом как-то все срослось, и я начала передвигаться на коляске. Они говорили, что я никогда не смогу ходить. Но мама сказала, что я буду ходить обязательно. Постепенно, шаг за шагом, я начала учиться ходить заново. Меня поместили в специальную клинику, где занимаются реабилитацией после травм. Все это длилось очень долго. Пришлось сделать еще одну операцию. Я опять была отброшена назад, но мама сказала, что не надо унывать, потому что теперь я наверняка начну ходить. И я пошла.

Узор на ковре принял обычные очертания. Филиппа успокоилась. Энрике слушал, затаив дыхание.

— Единственная проблема — я не могу слишком много ходить и танцевать. Ноги начинают болеть. Зато я могу подолгу плавать, особенно по утрам, когда никто… не может меня увидеть. — Она быстро заморгала. — Мне так повезло. Невероятно повезло. Об этом я узнала в больнице. Другим повезло гораздо меньше. Для меня сейчас главное — не перенапрягаться. Тогда все будет в порядке. А то, что я не смогу выйти замуж, ничего страшного… — Ее голос перешел почти в шепот. — Я уже приняла это как данность. Разве какой-нибудь мужчина захочет жениться на мне, если увидит эти шрамы…

Энрике тихо отпустил ее руку и медленно сполз на ковер к ее ногам. Его темные волосы переливались в бликах светильников как черный атлас. Он положил руки на ее бедра и под тонкой прозрачной тканью пеньюара ощутил неровность иссеченной шрамами кожи. Очень медленно он отодвинул ткань в сторону.

Филиппа попыталась отодвинуть ноги и остановить его, но он, с силой сжав бедра руками, положил ей голову на округлые колени.

Потом медленно, очень медленно и нежно начал гладить бедра, колени, икры и лодыжки, покрытые глубокими шрамами. Так же мягко и медленно он осыпал ее многострадальную кожу ласковыми поцелуями.

Филиппа замерла в полной неподвижности. Она не могла ни дышать, ни думать, она не понимала, что происходит. В ней жило и билось одно лишь сердце. Как он может прикасаться к уродливым шрамам? Неужели ему не противно? Она с болью вспомнила, как однажды все было совсем по-другому.

Его звали Дэвид. Этого парня все знали как отчаянного ловеласа. Однажды он положил на нее глаз, и то, что она отказалась ответить на его ухаживания, подогрело его еще больше. Ей тогда исполнилось двадцать два. Хорошо зная, как выглядят ее ноги, она с опаской относилась к мужчинам. Но Дэвид так настойчиво и красиво ухаживал, что она не устояла и согласилась встречаться с ним. Ей так хотелось быть нормальной девчонкой, иметь парня, влюбиться, в конце концов. Они вместе ходили в кино, на вечеринки, и через несколько недель Филиппа решилась рассказать ему о своем несчастье. Казалось, он отреагировал совершенно спокойно. Все было хорошо до той ночи, когда они впервые остались наедине в его квартире. Она до сих пор помнит его взгляд, как будто это случилось вчера. Странный звук вырвался из его горла, после того как он снял с нее джинсы.

Калека! — так он назвал ее. Значит, вот как каждый мужчина будет думать обо мне…

— Энрике… — Она обхватила его голову руками. Пальцы погрузились в шелковистую массу его волос. — Пожалуйста, не надо…

Он поднял голову и посмотрел на нее.

— Тише, моя родная, тише.

Одним легким движением он обхватил ее ноги под коленями, развернул, мягко опрокинул на кровать и сам лег рядом, плотно прижавшись к ней.

— Энрике… — снова слабым голосом произнесла она.

Он обвел пальцем линию ее губ.

— Сейчас не время говорить, — сказал он, — пришла пора любить.

Энрике чувствовал себя идущим по лезвию ножа. Каждый жест, каждое прикосновение были решающими. Он контролировал каждый свой нерв.

Все только для нее, не для тебя…

С непередаваемой нежностью он целовал ее. Легкими поцелуями его губы касались ее губ, язык осторожно заставил ее рот раскрыться и медленно проник глубже.

Филиппа закрыла глаза, и Энрике понял, что она не в силах бороться с собою. То, что он делает сейчас, — единственный способ достучаться до ее сердца, смести все барьеры и заставить поверить в искренность его отношения к ней.

С ним происходило что-то новое. Дело заключалось не только в том, что он осознанно контролировал свои чувственные физические ощущения, а в том, что в глубине его души родилось какое-то неведомое ему прежде чувство, новое состояние духа. Он сам не смог бы дать ему определение.

Его охватывал гнев на несправедливость судьбы, заставившей так страдать невинное существо, на себя самого за душевную черствость и слепоту, на всех мужчин, заставивших ее считать себя отверженной…